Hümn sai veidi parandedus

Vana papa Janseni hümni on rummal laulda ja luke. Om aast ja arust. Vahtset ole-i vast vaija, a vanna võissi parembas tetä küll. Ma kõrra pruumse, panni eski aolehte, a vastakaija es ole joht. Mõtli, et ku inemise lugeva mu blogikest, sis peräkõrd om näid, kink meelest vast sünnüssi säänest teksti lauldaki. Ma pallo ümbre es tii, veedü inne kohendi.

Mu isamaa, mu õnn ja rõõm,
mu vanemate maa!
Ei sinust kaunimat küll eal
või leida laia ilma peal
ei armsamat kui oled sa
mu kallis isamaa!

Sa oled mind ju sünnitand
ja suureks kasvatand:
mul püsid meeles alati,
ma jään su lapseks surmani,
mul kurb on olla sinuta,
mu kallis isamaa!

Su üle taevas valvaku,
mu armas isamaa!
Ja päevapaiste hoidku sind,
mu sünnimaa, mu kodupind,
jää kestma sa, jää vabaks sa,
mu kallis isamaa!

Suomalaisittain Sofi Oksasesta

En minä ole suinkaan ainoa enkä hyökkävin Sofi Oksasen Puhdistus-kirjan arvostelija. Ystäväni, filosofian tohtori Suomesta kirjoitti minulle seuraavaa. Hänen luvallaan siteeraan:

Kun olin lukenut Puhdistuksen, minua alkoi vaivata kummallinen ajatus. Se ei tietenkään ole kirjaimellisesti tosi, mutta päässäni pyöri: S.O. ei ole itse kirjoittanut tuota kirjaa, vaan sen on pistänyt kasaan joukko viihdeteollisuuden huippuammattilaisia. Hehän osaavat kaikki kikat ja tehokeinot: kuinka rakennetaan vetävä juoni (uusi, mutta kuitenkin kliseinen ja sopivasti ennakoitava), vetäviä henkilöhahmoja (uusia, mutta kuitenkin ikivanhojen arkkityyppien toisintoja) ? ja kuinka päälle päätteeksi kirjailijasta itsestäänkin luodaan ?selvästi erottuva brändi?. Koko komeuden pitää tietenkin uida myös poliittisen valtavirran suuntaisesti (mutta kuitenkin niin, että se näyttää kapinalliselta, vastavirtaan pyristelyltä).

Näin mieleni silmin myös, kuinka tuo koneisto ahmii kitaansa aineksia virolaisten elämästä ja muokkaa ne säälittä kulttuuriteollisuuden standardoiruiksi tuotteiksi. Jonkinlaista PUHDISTUSTA lienee sekin. Siinä on myös ryöstön tai hyväksikäytön maku.

Mutta ehkä tuo kuvitelmani ei ole täysin väärä. Ehkä kulttuuriteollisuuden koneisto on siepannut Sofi ?paran mielen vähän samalla tapaa, kuin ne varasohjelmat, joita taitavat tietokonerikolliset yrittävät istuttaa meidänkin läppäreihimme.

Samoan and Estonian

In his book "Linguistic Ecology: Language Change and Linguistic Imperialism in the Pacific Rim", Peter Mühlhäusler writes:

The grammatical adjustment that is encountered in most Pacific languages that have come under the influence of expatriate missions and education systems is that a number of apparently viable languages (in terms of numbers of speakers and social institutionalization), such as Fijian or Samoan, have nevertheless disappeared, in the sense that what has remained is primarily their formal properties and what has gone is their semantic and pragmatic aspects. The continuation of mere lexical forms of earlier languages raises the question of identity of linguistic systems over time, external pressure(s) having introduced a degree of discontinuity and restructuring that renders the notion of historical continuity useless.

Hasn't the same happened to the Estonian language that has been and is being intensively restructured by foreign influences, these influences having been successfully internalized and sometimes taken to extremes by our own literati? Has the old Estonian disappeared, being replaced by a euro-language that has lost most of its "semantic and pragmatic aspects"? Isn't, paradoxically, the Russian language, at present downgraded and driven out of use a potential counterweight to the overwhelming Euro-American influence on Estonian?

Кнут и пряник

Что лучше, что хуже -- кнут или пряник? На такие вопросы нельзя ответить без уточнения. Лучше вообще или хуже вообще не имеют смысла. Надо спросить для кого, для чего что-то хорошo или плохo. Мое поколение жило главным образом под кнутом партии и зависящих от нее органов. Кнут может ударить больно, и в каком-то смысле боль более реальна, чем ее противоположность, по крайней мере сладость. Одной из причин сокрушения советского строя была его неспособность дать людям пряники, которые своей сладостью могли бы соревноваться с болью, причиняемою властью. Нам сильно недоставало сладости, наслаждения, всего, что вызывает позитивные эмоции. Это конечно плохо в эмоциональном плане и наверно имеет негативное влияние на психику вообще. Мы жили под постоянным, хотя изменяющимся в интенсивности стрессом. Стресс сильно снизился после смерти Сталина. Но о стрессе мы знаем, что стресс иногда полезен для нас, иногда нет. Стресс мобилизует организм, стимулирует иммунную систему, подготавливает нас для активных действий. И вполне нормально спросить, не был ли кнут советской жизни, советского строя иногда именно таким стимулирующим кнутом. Тогда следует и спросить, не может ли пряник, жизнь в обществе благополучия тоже иметь некоторое негативное влияние на нашу психофизиологию, иногда даже более вредную, чем боль, страдание. Вопросы те сложны и я не могу на них ответить ни сейчас ни наверняка вообще. Но иногда мне кажется, что для более полного развития творческого потенциала человека ему нужно вырасти, жить в не очень благоприятной среде, иметь опыт не только пряника, но и кнута. Конечно, кнута не до серьезно травмирующей, сокрушающей степени. Но может быть, что именно кнут, не только авторитарность и строгость режима, но и его неспособность дать нам многие элементарные блага, была именно тем источником умеренного стресса, мобилизующего наш интеллект, наши творческие способности. Доказать это непросто, но на то возможно указывают научные и артистические достижения людей, выросших под этим советским кнутом-стрессом. Иногда они могли проявляться и в советской среде, как например семиотика или эстонская поэзия шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Иногда они проявляются в полной мере лишь в более открытой, свободной среде, где люди, выросшие под кнутом, в неблагоприятных условиях, нередко достигают вершин в многих областях, как например в точных науках, особенно в физике и в математике. Бывшие советские ученые имеют невероятно большой успех на Западе.

Интересно то, что в искусстве кнут намного сильнее пряника. В пряничных западных обществах художники и писатели создают все более агрессивные, шокирующие книги, картины, фильмы, как будто идя навстречу нашей потребности в кнуте. В эту категорию попадает и популярный триллер финской писательницы Софи Оксанен, которая почерпнула материал для своего horor-story в недавней истории Эстонии. Если читать книгу как триллер, книга неплохая, написанная по давним правилам такой литературы. Но ее книгу никак невозможно принять за реалистическое описание жизни в Эстонии во второй половине ХХ столетия. Как и романы лауреатов Сталинской премии, иногда очень хорошо написанные, нельзя принять за реалистические описания советской действительности.

Удивляются, почему я не пишу в моем блоге по-эстонски. Об этом я уже коротко писал тут же. Я человек без настоящего родного языка, родной язык моей семьи -- выруский -- был подавлен и отчасти уничтожен языковой политикой эстонских властей, а официальный эстонский слишком далек и от того эстонского, на котором говорили у нас дома. И нынешние тенденции развития эстонского языка превращают его все больше в некий евро-эсторанто, которое мне совершенно чуждо. Официальный эстонский развивался под сильным влиянием нашего варианта русского футуризма, идеологии, провозглашающей изжившими свой век народные языки, которые следует коренным образом перестроить в цивилизованные. Такой перестройкой моего родного языка и занимались несколько поколений различных деятелей, часто самоучек, и результатом их деятельности стало это евро-эсторанто. Поэтому я все чаще пытаюсь пользоваться языками, не перестроенными лингвистами-футуристами, языками, которыми неплохо, но к сожалению и не в совершенстве, владею.

Machine-inventing Man

Human beings are machine-inventors. Instead of doing something, we try to find a machine, an instrument that does it. Nowadays these machines are real machines, be it calculators, computers or washing machines. But in a way, ideologies, religions, world views, life styles, trends, fashions, art movements are also machines who do some of our intellectual work for us, help us to achieve thought economy. To some degree it's unavoidable, but there's also a danger in giving away too much of our intellectual sovereignty to an impersonal system of views and values.

We are never entirely ourselves, a part of us is borrowed, taken over from others, from the "collective mind". Our individuality is an outgrowth of a bigger identity, we are partly dissolved in this collective mind. Our conscious life is always a compromise between the collective and the individual parts of our mind. It's a dynamic compromise, sometimes we let the collective stream of consciousness to carry us, sometimes we strive to swim in a different direction, sometimes even counter the current. But we are never entirely successful, the current is always there. The current that carries us, and the machines that do our work for us. And often dictate us what is the work that has to be done, what is the life we must live.

Книги, книжонки...

Читаю с интересом, скорее всего интересом языковеда роман Натана Дубовицкого Околоноля, который по неофициальным данным принадлежит перу серого кардинала Кремля -- Владислава Суркова. Там нашел прекрасный пример вариативности русского языка:

Порожнего времени получалось много и расходилось оно на подруг, друзей и вот ещё — в метро, перед сном, за едой, до и после секса, по мере распития вин и водок — на чтение, чтение, чтение книжищ, книжиц, книжек, книжонок и просто книг, сначала без разбора, с тем же насмешливым любопытством, а потом всё избирательнее, точнее.

Думаю, что русские со своим языком близки к финноуграм: и те и другие недовольны обычными способами выражения своих мыслей и всегда пытаются найти, испробовать иные возможности, иные слова и обороты. Русский язык очен вариативен, как язык он неготов, всегда в движении. По-моему, для русских язык не средство мышления, а средство выражения своих мыслей, существующих до их выражения в неком доязыковом коде, до-языке, mentalese'е.

Поэты и прозаики

Самые талантливые и интересные эстонские прозаики ныне вне сомнения Andrus Kivirähk и Indrek Hargla. Из старшего поколения конечно Madis Kõiv. Но он уж слишком непростая фигура, чтобы его в твиттерском стиле как-нибудь охарактеризовать. Kivirähk'a и Hargla можно считать писателями-фантастами: особенно необузданная и игривая, наслаждающаяся своим собственным эланом, фантазия торжествует в творчестве Kivirähk'а. Hargla склоняется к более традиционным формам фантастики, будь то science fiction или fantasy. Интересно то, что в то время, как наши прозаики увлекаются фантастикой, альтернативными мирами, древними мифами, мистикой, алхимией, людьми, превращающимися в медведей, наши поэты пишут об обыденных делах, о малых происшествиях повседневной жизни. Иногда мне кажется, что у нас поэты и прозаики обменялись местами, прозаики пишут как поэты, поэты – как прозаики. Интересно, почему это так.